MarBLe_MELon: Близко к тексту

Я не умею не разбрасываться. Чтобы сэкономить время читателю и создать иллюзию тематического блога, содержимое сумки Муми-мамы растасовано по карманам.

Переводные картинки – это разные мои переводы, взрослые и детские, с французского и английского.

Фикции – все, что я придумала сама: рассказы из разных циклов, фрагменты будущих книг и тому подобное.

Академический отпуск – околонаучные измышления и упражнения на тему математического моделирования текстов.

ФИльмыкниГИ – размышления на тему увиденного, прочитанного и пересечений между ними.

На стыке культур, Мумизматика, Надуманнее жизни и В мире Маш – наблюдения над культурами, детьми, жизнью и Машами.

Будни переводчика и Близко к тексту – истории из моей жизни, профессиональной и личной.
Проклятая нерешительность и Отпуск на луне – интерактивные истории, в создании которых участвовали читатели, голосуя за финальную реплику каждого эпизода.

Френдополитика

Динкина тропинка – мой первый перевод с иврита.

Те, кому никто не верил – мой первый сборник рассказов, ОГИ, 2020. Заказать книгу в Северной Америке можно здесь.

Между тем моя книжка «Те, кому никто не верил» добралась до магазина «Матвейка» (1480 Major MacKenzie Dr W E4, Maple). Магазин сейчас работает в режиме delivery & pick-up, так что купить ее можно уже сегодня. Первая ударная партия. Стоит она 20 канадских долларов. Подарите меня друзьям!

Первый муж пытался Бренду утопить, чтобы получить страховку. Он позвал ее на лодочную прогулку, они отплыли далеко от берега и там «невзначай» перевернулись. Муж не учел, что Бренда занималась водным поло и в колледж поступила как выдающаяся спортсменка. Она неоднократно об этом упоминала, но муж любил говорить о себе, ее рассказы слушал вполуха. Бренда, конечно, выплыла, а вот мужу повезло меньше. Бренда получила страховку.

( Collapse )

Она не умела жить в настоящем. Ожидая ребенка, сразу представляла, как он будет учиться ходить. Когда он сделал первый шаг, уже мысленно выбирала ему школу, а едва он переступил порог класса, задумалась об университете. Подавая гостям десерт, размышляла, что испечет в следующий раз. В путешествиях была рассеянна, мало смотрела по сторонам, перебирая в голове потенциальные маршруты будущих путешествий.

Она так любила планировать, что самые запоминающиеся моменты проживала именно на этом этапе. Впоследствии действительность оправдывала или не оправдывала ее ожиданий, но принципиального значения это не имело: незабываемые впечатления возникали в процессе подготовки, именно предвкушение доставляло ей удовольствие.

Она жила, блуждая мыслями в будущем, и мало интересовалась настоящим. Не заметила, как выросли дети, как пролетела молодость. Не разглядела своих успехов, промахов и достижений. Мало запомнила из прошлого: планы на будущее вытесняли воспоминания. Она продумала все на все случаи жизни. Обстоятельства не застанут ее врасплох. Она не боится смерти, с готовностью оглядываясь вперед.

Они жили друг другом и друг для друга, как поклялись когда-то в молодости. Не расставались ни днем, ни ночью. Держали фотоателье в оживленном месте и работали без выходных. На Рождество и День благодарения навещали стареньких родителей Рэя, а Мелани пару раз в год виделась с сестрой и племянниками. Так пролетело четверть века. В городке их все знали. Те, кто снимался у них еще младенцами, уже заказывали фотосессии для своих младенцев, а они были все так же моложавы и влюблены. Бизнесы по соседству меняли владельцев, иные закрывались: люди перестали чинить обувь, выкидывали старую одежду, охладевали к настольным играм. Парикмахерская слева была на плаву, а бюро путешествий справа не выдержало конкуренции с интернет-магазинами, и на его месте жизнерадостная девушка Синди с зеленой бабочкой на бедре и синей ящерицей на плече открыла тату-салон.

У Синди был говорящий попугай, два штатных бойфренда и море внештатных, всесезонные шорты с бахромой и цветастые кофты. В первый же день она забежала к ним в студию угостить домашним печеньем. Потом позвала на кофе в обеденный перерыв. Рэй сказал, что у них перерывов не бывает, а Мелани неожиданно согласилась. Они вдвоем сидели за столиком с видом на свои рабочие места. Синди рассказывала о своих путешествиях, своих мужчинах, о самых смешных татуировках, которые ей довелось наносить. А Мелани нигде не была, никого, кроме Рэя, не любила, но окружающая жизнь эпизод за эпизодом сама прорывалась в ее ателье, и историй у нее тоже накопилось немало. Они стали вместе выходить на кофе и сошлись стремительно, как пятиклассницы.

( Collapse )

Мы предаемся местному туризму страстно и отчаянно. Пытаемся утолить жажду прекрасного по месту жительства. Стремимся развеяться и взбодрить друзей, подать друг другу идеи. Открываем для себя каскады и балюстрады шаговой доступности. Растим Мону Лизу и Статую Свободы в своем коллективе. Творчество художников онтарийского севера с готовностью принимаем за масло парижских картин. Наш измученный мозг без устали оживляет воспоминания прошлых лет. Привычка к новым впечатлениям во многих из нас так сильна, что их нехватка ощущается почти физически. Неуверенность в завтрашнем дне, стояние в очередях, бытовые неудобства, падение доходов отступают на второй план. Эстетический дефицит подобен продуктовому. Мы набредаем на мелкогабаритный секретный сад и немедленно его фотографируем: делимся драгоценной находкой с другими, чтобы вместе продержаться до тех пор, когда вернется прекрасный избыточный мир.

Моя первая учительница боялась шаровой молнии и атомной войны. Она рассказывала нам, как шаровая молния однажды почти залетела к ней в кухонное окно, но передумала и пошла на попятную. Она предупреждала первоклассников, что американцы могут напасть в любой момент, беспардонным атомным образом, и никто тогда не спасется. Когда начиналась гроза, я дрожала: мне казалось, что это атомная война или как минимум – анонс грядущего визита шаровой молнии. Родители терпеливо объясняли, что шаровые молнии в кухни не залетают, а американцы на нас не нападут, что в капиталистических странах рабочие не умирают с голоду, а напротив, владеют личными домами и автомобилями, и что Павлик Морозов напрасно донес на родного отца – нормальные дети так не поступают. Семья держала оборону, противостояла школьной пропаганде. Ко второму классу я все поняла и атомной войны уже не боялась. Интересно, как жили мои одноклассники, которые дома слышали все то же, что и в школе? В чем-то им было даже проще, им не нужно было в классе следить за каждым своим словом, но неужели они годами принимали грозы за начало атомной войны и каждую минуту боялись умереть?

Я выросла, сменила страну. Не думала, не гадала, что мне придется повторить опыт родителей и противостоять официальной мифологии, когда школа примется накручивать и запугивать моих детей, что доведется с малолетства учить их распознавать пропаганду и воспринимать ее сквозь призму скепсиса и иронии. Школа пугает организованно и спонтанно, реальными проблемами, доведенными до абсурда, вперемешку с фобиями и заблуждениями отдельных учителей. И опять, как много лет назад, я пытаюсь представить жизнь детей в тех домах, где семейная идеология совпадает со спущенной сверху. Неужели они пребывают в постоянном страхе, думая, что Земля вот-вот нагреется до предела и все мы умрем? Неужели верят, что в школу и на прогулку нельзя, потому что там страшный вирус, от которого никто не спасется?

Не за горами то время, когда уже мои дети станут терпеливо объяснять своим, что «мы не умрем, но это не для школы». А там, глядишь, и мои внуки. «Мы все умрем» для каждого поколения школьников будет новое, а в остальном ничего не поменяется. Скажите, что я ошибаюсь. А еще лучше – скажите мне через 30 лет, что я была неправа в своих прогнозах.

Если бы сто лет назад меня спросили, какая объективная категория перейдет в разряд субъективных, я бы поставила на возраст. Люди испокон веков прилагали невероятные усилия – социальные, вестиментарные, фармакологические, хирургические – чтобы казаться моложе. Логично было бы предположить, что возраст однажды будет в документах фиксироваться в заявительном порядке: я выгляжу на 30, а не на 50, так меня и запишите. Другими кандидатами у меня были вес, рост и национальность. В детстве я одно время считала себя эстонкой, а когда собеседники возражали, что на эстонку я мало похожа, отвечала, что я просто наполовину ассирийка, и ассирийские гены во мне оказались сильнее. Кто такие ассирийцы собеседники не знали, поэтому дальнейшие вопросы отпадали. Про пол как потенциально субъективную категорию сто лет назад я бы подумала в последнюю очередь, потому что этот переход представляется самым тяжелым. Полагаю, для многих людей пол – важнейший элемент самоидентификации. Для меня лично это, в первую очередь материнство, а не пол как таковой. Не исключено, что другие приобретенные характеристики (профессия, политические взгляды) некоторыми люди тоже воспринимаются как неотъемлемые. Без каких характеристик вы не мыслите себя? Какие объективные характеристики через сто лет станут субъективными? Какие субъективные будут восприниматься как объективные? Какие из тех, что сегодня не имеют значения (или не существуют), через сто лет выйдут на первый план?

Какие сериалы, фильмы, передачи смотрят ваши дети среднего школьного возраста? Какие книги читают? (Языки и страны – любые.)

Манана – спокойная и усталая 52-летняя женщина с хорошим лицом. Она работает учительницей грузинского языка и литературы и живет в многопоколенной квартире в центре Тбилиси. У Мананы властная мать, которая до сих пор обращается с ней как с девчонкой, ворчливый отец, непутевый муж и двое подросших детей, которые не работают, не учатся и целый день торчат дома, причем дочь уже привела такого же непутевого мужа и мечтает забеременеть. Манану дергают со всех сторон («Твой сын опять ел компот из холодильника!») и совершенно с ней не считаются. Личного пространства у нее нет совсем. В свой собственный День рождения, вернувшись с работы, она застает полный дом родственников и друзей мужа, и весь вечер одна стоит на балконе. Манана снимает себе маленькую квартирку на окраине города.



Фильмов о сбежавшей семейной женщине средних лет снято великое множество. Вам они наверняка попадались. Это своего рода бродячий сюжет. Вспомним хотя бы взбалмошную Бернадетту, смертельно напугавшую домашних. Заботливая Манана никого не хочет тревожить, уходит среди бела дня, сообщает родственникам свой новый адрес, стойко переносит их истерики. Ее принципиальное отличие от всех подобных героинь в том, что она сбежала не от себя, а от родственников – действительно ведь невозможно с такими жить.

Этот мудрый фильм – о человеческом достоинстве, о верности себе и близким, а еще – о тесноте. И в этом смысле он особенно актуален сегодня, когда время остановилось, а пространство схлопнулось, и нет больше ни выходных, ни каникул, ни своего угла, ни возможности куда-то вырваться. Я, например, собиралась написать эту рецензию еще утром, но в нашем доме сейчас одновременно трое работает и двое учатся: у одного созвон с коллегами, у другого – презентация перед всем классом, а тут еще домработница посреди диктанта включила пылесос (не ночью же ей уборку делать), и дочка со своим компьютером перекочевала за мой рабочий стол. Работать в таких условиях я уже приспособилась, а вот писать для души – не получается. Однако в фильме теснота присутствует не только в буквальном смысле: родственники не оставляют Манану в покое и в ее квартирке, потому что свобода и неподконтрольность для них немыслимы, они привыкли к полному взаимопроникновению. На первый взгляд, кажется, что подобного рода конфликты свойственны постсоветским странам, но ведь это не так. Оглянитесь по сторонам. Как вам живется в уменьшенном мире? Не ощущаете тесноты?